Портвейн и пельмени - блаженное проклятье сыроеда, а я же тебя ласкала, на кладбище своё с тобой гуляла, глазками играла, могилки показывала, приставала, обещала не золотые горы, но рай в трущобе, а ты молча улыбался - эти две вещи у тебя получались лучше всего. Ах, запах, а какой там был запах!
Мои карманы полны всякой дряни, обидно, когда вдохновение приходит на пути, но.. что мне со всего этого? В моём рюкзаке два персика на завтрак, ты наверняка не придёшь, я почти смирилась, привыкла, я съем его за тебя, в душе поют и плачут блюзы, "нам всем бууудет лучше когдааа ты уйдёшь!" но я не могу идти, так, не успеваю с такой скоростью вбивать мысли в телефон, приходиться остановиться, перетряхнуть весь рюкзак в поисках блокнота, ручки, сесть на первую освещенную лавочку и писать, писать, почерк в таких случаях размашистый, буквы много больше клеточек. А в ушах продолжает играть акустика бг, не слышно людей, их нет рядом… А потом встать и идти, пока жужжание в мозгу и жжение в руках не пригвоздят к очередной лавочке, внимать словам, музыке, и чувствовать запахи… Ах, какой был запах! После таких трипов все сэйвы стёрты, вся память предков, весь генофонд, всё летит к чертям, всё познаётся заново – и непривычное тело моё, такое неуклюжее, не то, что летом, и холодный воздух – я так редко выхожу на улицу, он тоже пахнет, и люди, странные, режут волосы и встречают будущих жен, играют и поют…
Мысли бегут со скоростью травы, я не успеваю останавливать мгновения и записывать, косить вырастающие строчки, на память, для живых, мои моленья – потрясения нанизывать бы на золотистые ленты, ксерокопировать листочки, делать журавликов, заставить ими всю комнату. Ох, Боже мой – а если кто-то тронет меня очень сильно, что же делать – в моей комнате закончились стены!